1. 31 июля 1914 н.с.
Приехал 5.30 ч, вечера в Базель*. На вокзале узнал, что идет последний поезд в Берлин. Все интернациональные сообщения прерываются. Я приехал буквально с последним поездом: всю дорогу вслед за мной прекращались сообщения, точно двери за спиной запирали. До Будапешта внутри был хаос коктебельского лета*. Было больно и безвыходно: Кандауровы, Марина, Алехан, Майя... И над всем последний разговор с мамой. "К Штейнеру едешь... думаешь лучше стать - не станешь. Ты весь ложь и трус. И не пиши мне, пожалуйста. Раньше я говорила тебе, что для меня в жизни был только ты. Теперь ты больше для меня не существуешь. Понял?"
На желание попрощаться: "Зачем эти формальности?"
Это заслоняло все, что мелькало перед глазами: Одесса, Дунай, Галац, Передял* (?), Карлеты, Брассо*... На выезде из Брассо вагон был переполнен. Над равнинами Венгрии пылал тихий алый вечер, и первый серп с правой стороны. Потом весь день встречались воинские поезда, переполненные солдатами. Смысла я не понимал еще.
Будапешт*. Пустынность и колоссальность в сумерках.
Потом толпы народа, крики. Смутное сознание о том, что дело идет о России, о войне. Сознание уединенности и безопасности, полного бессилия. Наконец немецкие газеты. Бегство из Вены - русские деньги не имеют больше курса.
Мюнхен. Телеграммы, выставки.
Прекращение движения по тирольским дорогам. Наконец, через Боденское озеро и Цюрих, - в Базель. Ваи на мгновение, по дорнахской долине.
Все этапы путешествия с Маргорей из Парижа. И Базельский вокзал, где мы прощались летом 1905 года. И я уезжал в Париж по Дорнахской долине, не зная, что еще будет. Мой весь скептицизм действительно погас. Я чувствовал себя одним из нечистых животных, запоздавших и приходящих в ковчег* последним.
Дорнах - тишина: луга, деревья, холмы. Долго ищу Mattweg*. Нахожу раньше Трапезникова*. Первые слова о прекращении сообщений на Боденских железных дорогах. Потом мы идем к Аморе. Там несколько русских говорят о том, что Сизова* не пустили через германскую границу. Все полны этим. Мы с Аморой по темным лугам и тропам, с детской колясочкой, идем за моими вещами на вокзал и везем их вдвоем обратно. "Здесь есть один человек, который очень волновался твоим приездом. Это Энглерт, строитель Ваи*. Но он теперь успокоился, увидав тебя, кажется. Он не верил мне, когда я говорила, что мы давно уже не муж и не жена... Он удивительный человек.
Он долго был оккультистом, но не премыкал к обществу. Мне раз Доктор сказал: "Вы должны подумать и понять смысл..." Я спросила его*. Он позвал меня к себе и объяснил все. Сказал, что Доктор запретил ему говорить кому-нибудь, Но потом прибавил, что одному, который придет и спросит, - скажите. С этого дня началась наша близость, Потом он говорил мне, что справился со своим гороскопом и нашел, что это самый важный день его жизни...".
Мы опять пришли к Аморе. Туда пришел Белый и Ася* и Н. Тургенева*, Разговор об войне, об отношениях между работающими над Ваи. Уходят все призванные швейцарцы.
Сизов. - Пусть возьмут чернорабочими, платят нам франк в день и кормят.
Ася Тургенева. - Такая-то сказала: "Все-таки я рада, что наш немецкий воздушный флот сильнее всех". Они часто теряют деликатность, но их надо ставить на место. Это всегда производит хорошее впечатление.
Белый. - Но нехорошо, что ты сама внутренне закипаешь. Я видел.
Аморя. - Она сама со мной говорила о роли славянства. В Духовном мире Германский дух жаждет обняться со славянским, а в мире физическом это выражается войной.
Ася. - Да, но он принимает роль Славянства, как колыбель VI расы, под гегемонией Австрии. Под властью же России ничего не выйдет.
Потом ночью мы идем с Белым.
"Ты поздно приехал. Какое удивительное богатство, незаслуженное, тут мы получили. Доктор строит из циклов удивительное здание. Что остается недоговоренным в одном, находит ослепительные разрешения в другом. Он ведет нас поразительными мирами". Он с бритым лицом, узкой, обнаженной головой.
 рисунок М.А. Волошина |  Рисунок М.А. Волошина |  Рисунок М.А. Волошина |