1-2-3-4-5-6
Я подошел к соседнему столику. “Вы меня знаете? Где мы встречались?” — “А я был у Вас в Коктебеле несколько лет назад. Я к Вам заезжал из Судака по рекомендации Герцык. Мы с Вами полночи просидели, беседуя в вашей мастерской. Вы мне показывали ваши рисунки. Я был тогда еще в почтовой форме”. Мы с ним дружески побеседовали, но я так и не вспомнил его. Он попросил меня зайти к нему. На следующий день, бродя по городу, я встретил барышню, которая имела вид гувернантки. Я спросил ее о вчерашних знакомцах. “Они сейчас у себя”. — “А где они живут?” — “Их вагон стоит на путях, возле вокзала”. — “Почему же он живет в вагоне?” — “Он всегда в собственном вагоне”. — “А, в собственном вагоне? Почему же он в собственном вагоне? Разве он сейчас какая-нибудь важная птица?” — “Как же, они командующий 13-й армией”. — “А как же его фамилия?” — “NN”1. Я сейчас же отправился на вокзал. Спросил вагон NN и полчаса спустя снова сидел у NN. Он меня сперва расспросил о моей судьбе. Я ему рассказал подробно об Одессе, о нашем путешествии, о матросах, о нашем затруднении выехать дальше... Он сказал тотчас же: “Я сию минуту телеграфирую Дыбенке2, чтобы от них прислали нам паровоз. И завтра сам отвезу Вас до Симферополя. Будьте здесь на вокзале с матросами завтра в 4 часа”.
Вернувшись в хан, я сказал матросам, как нам повезло и что завтра в 4 часа я их повезу дальше. Таким образом, роли наши переменились. Раньше они меня везли, а теперь я их. Уважению их и преданности не было конца. Это сказалось в отношении к моему багажу. До сих пор я сам, с трудом и напряжением, тащил мои чемоданы, — теперь матросы сами наперебой хватали их и даже подрались из-за того, кто понесет.
Я всегда с недоверием читал рассказ Светония о Цезаре в плену у тевтонов. Теперь я убедился, что Светоний нисколько не преувеличил.
Для матросов был прицеплен вагон (теплушка). Тогда теплушками назывались пустые товарные вагоны без лавок внутри. Мы с Татидой были приглашены в вагон командарма. Сперва мы довольно долго сидели в купе у барышни-секретаря, потом я был приглашен к командарму. Сперва была большая пауза. Затем он почувствовал необходимость поговорить по душам.
— Вот Вы знаете, товарищ Волошин, что земля делает кажд[ый раз], крутясь вокруг солнца, 22 движения — и ни в одной космографии [об этом ни слова]. Почему? А я понял... Помню, раз, когда я в Сибири был на дальнем севере, туземцы костер развели: они у огня грелись. Я присмотрелся и вижу: у них правильные планетарные движения получаются: с одной стороны — огонь, а с другой стороны — ледяной ветер. Я подумал: ведь в солнечной системе как раз та же констелляция — здесь солнце, а с др[угой] стороны междузвездная стужа, 270 градусов, — представляете себе, какой сквозняк! Вот она и вертится, бока себе обогревает — то одним краем, то другим. А у ней еще “ось вывихнута”, представляете себе, как ей трудно? По-моему, пора землю от влияния солнца освободить. Что ж это, право: точно она в крепостной зависимости от солнца! Вот я решил землю освободить. Сперва мы ей ось выпрямим: ведь климаты имеют причиной главным образом искривление земной оси. А когда мы ось выпрямим, тогда на всей земле один ровный климат будет.
— А как же вы ей ось выпрямлять будете?
— А у меня для этого система механических весел придумана по экватору. Они и будут грести, то с одной стороны, то с другой.
— Обо что грести?
— Вот как начнем грести, тогда и узнаем, в чем земля плавает. А потом путешествовать поедем по всемирному пространству. Довольно нам в крепостной зависимости от солнца, точно лошадь на корде, по одному и тому же кругу бегать.
Так, в поучительной и интересной беседе, мы скоротали путь до Симферополя и не заметили, как поезд дошел до станции.
Так как было уже поздно, то с вокзала никого из приехавших не пускали, и пришлось ночевать тут же, в общей зале, на холодном каменном полу.
Перед тем, как проститься, командарм дал мне карточку, на которой написал несколько слов и сказал: “Вот этого товарища Вы найдете в ГПУ *(Здесь и далее, говоря о ГПУ, Волошин допускает неточность: в 1919 г. существовали губернские, транспортные, армейские Чрезвычайные комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем — местные органы ВЧК, в 1922 г. реорганизованной в ГПУ (Государственное политическое управление при НКВД РСФСР)), фамилия его — такая-то. Он Вам даст и пропуск до Феодосии. А Вам пропуск понадобится. Теперь там, верно, военные действия — так не пропустят”.
В Симферополе я устроил Татиду у Кедровых3, а самого меня пустили ночевать к Семенкович4, где я останавливался до Одессы. М[ада]м Семенкович была когда-то приятельницей Чехова — они были соседями Ч[ехо]ва по северному имению Ч[ехо]ва, и в переписке его опубликован ряд писем Ан[тона] Павл[овича] к Семенковичам.
Здесь же я узнал вести, для меня неблагоприятные. Мне рассказали, что в симферопольском исполкоме на какой-то ответственной должности теперь находится подруга Т. Новицкого5 — т. Лаура6, которая, услыхав о моем приезде, говорила: “Ну, если Волошин опять станет свои эстетические лекции читать, то ему головы не сносить”.
Но читать лекции в Симферополе я не собирался, а спешил в Феодосию.
Зашел на другой день по рекомендации командарма в ГПУ и спросил товарища Ахтырского7. Так, по-моему, была его фамилия. Он отнесся ко мне очень хорошо и знал мое имя. И спросил у меня прежде всего: “Не хотите ли, я Вам дам бумаги о том, что Вы наш сотрудник?” Я ничего тогда не знал о ГПУ и наивно, на свое счастье, спросил:
— А это не поставит меня в какие-нибудь неудобные обязательства по отношению к воинской повинности?
— Да, это возложит на Вас некоторые обязательства во время призыва.
Я тогда поспешил от этого отказаться, и он мне тогда просто выдал бумагу о проезде в Феодосию.
Значение этой бумаги я оценил во время пути. В Симферополе я нашел спутника, какого-то юриста, командированного из Феодосии по каким-то надобностям. Мы благополучно доехали до Карасу-Базара *(Ныне Белогорск) Тут нам предстояла перемена лошадей. Заведующий этим был очень занят и сказал: “Лошадей нет... Можете подождать до завтра”.
Я молча покорился судьбе. Но вспомнил о бумаге от ГПУ и неуверенно достал ее из кармана. Но она произвела неожиданный эффект. Коменданта, когда он увидел эту печать, прямо передернуло. Он схватил со стола телефонную трубку и начал сразу в нее кричать: “Эй, там! Давайте сюда лошадей, да получше!” И не успели мы спуститься со 2-го этажа — лошади нас уже ждали внизу, и через несколько часов, еще до вечера, мы поднимались по крутой дороге, ведущей петлями в Топловский монастырь, откуда те же лошади доставили нас на следующее утро в Старый Крым. Здесь нам предстояла новая смена лошадей.
Здесь на улице я увидел художника Котю Астафьева8. Он меня окликнул и попросил пока слезть с телеги. Он сказал, что заведует охраной искусства, но пока дела идут неважно — из Феодосии не высылают нужных полномочий. В Шах-Мамае *(Бывшее имение художника И. К. Айвазовского (ныне — село Айвазовское Старо-Крымского района)) исполком соседнего села завладел картинами Айвазовского и не отдает ему, несмотря на его просьбы и требования. Я ему сказал: “Я думаю, это просто устроить: я еду в Феодосию, чтобы принять Отдел искусства, вот у меня командировка из Одессы. У меня сейчас нет печати, но, я думаю, это возможно будет устроить. Где в Старом Крыму местный исполком?” Исполком был напротив. Мы с Астафьевым зашли туда. Я сказал председателю: “Товарищ, вот в чем дело. Я назначен из Одессы заведовать в Феодосии Отделом искусства. У меня нет печати, а у Вас здесь я обнаружил беспорядки. Мне сейчас надо написать бумагу в исполком села такого-то, относительно картин Авайзовского. Может, Вы мне скрепите их своей печатью?”
Когда я написал бумагу, очень внушительную, и она была беспрекословно скреплена, К[отя] Астафьев мне сказал: “Я Вас хочу познакомить со своей женой, она здесь напротив принимает книги”.
Мы перешли улицу, и в небольшой комнате, заставленной связками книг реквизированных библиотек, я был представлен Ольге Васильевне9. Затем мы с Татидой уже сели на свою повозку, когда Котя А[стафьев] остановил меня: “Да, я забыл Вам сказать, что Ваша библиотека, кажется, на днях разгромлена”. Я очень спокойно начал его разубеждать и говорить: “Я знаю, что этого не было”. Татида была очень удивлена моей уверенностью и спокойствием. “Но я уверен, что дома очень все благополучно”.
В доме, как я и ожидал, все было благополучно. И Татида только удивлялась моей уверенности: “Но откуда ты знал? Знаешь, ведь это удивительно. И ты нисколько не сомневался?”
В момент моего приезда я застал у себя в доме обыск. Какой-то очень грубый комендант города, молодой, усатый, бравый, жандармского типа, по фамилии, кажется, Грудачев10. Он уже отобрал себе мой левоциклет *(Горный велосипед французского производства), на который давно уже метили местные велосипедисты. Но левоциклет был изогнут. Он стоял внизу под лестницей, и на него обычно падали всем телом: раз жена Кед[рова], раз кухарка... А в Феодосии его нельзя было исправить, так как редкость его конструкции была так любопытна, что каждый велосипедный мастер начинал его прежде всего разбирать, а потом не умел собрать его без моих указаний. А для меня лично возиться с велосипедом было нож вострый, так что я в этот момент не очень стоял за него и своих бумаг поэтому не показал. Напротив, когда заметил, что Грудачев остановился на сложном гимнастическом аппарате Сандова, то я ему предложил его взять на память, расхваливая его действия. Эта тактика очень поразила Татиду и Пра.
Через несколько дней мы отправились с Татидой в Феодосию. В сущности, я совсем не собирался ее брать в город. Я хотел все сам сперва устроить, а потом ее вызвать. Но она обнаружила немалое упорство, и мы отправились вместе. Я остановился у Богаевских. Когда я сказал, что у меня нет в городе никакого угла, он ответил: “Да поселяйся у нас во дворе: дурандовский дом *(Дом Дуранде — феодосийской купеческой семьи) совершенно пустой. Только не забудь, что по вечерам нельзя никакого света зажигать”.
Мы с Татидой поселились в двух смежных комнатах и пребывали там по вечерам, поставив затененную лампу под стол, чтобы не сквозило в ставни ни одного скользящего луча. Вообще, это запрещение зажигать свет в комнатах — английский флот стоял на виду, против Дал[ьних] Камышей *(Поселок под Феодосией), — создавало в городе панику.
В дома, где замечали огонь, врывались ночью солдаты, производили скандалы, иногда избиения... Рассказывали, что Величко был избит в порту, когда зажег зажигалку, чтобы закурить.
На следующ[ий] день мы с Константином] Ф[едоровичем] *(Богаевским) пошли в Отдел искусства, которым заведовали Н. А. Маркс и Вересаев11. Заведовали очень хорошо. Во всем был порядок, субординация и нормальные формы парламентаризма. Помещение было в одном из домов Крыма на набережной, где потом была санатория. Большевики в этот (второй) свой приход в Крым держали себя по-военному, по-граждански очень корректно. Сравнительно с добровольцами, которые перед отходом расстреляли всех заключенных в тюрьмах без разбора.
1 Здесь говорится об Иннокентии Серафимовиче Кожевникове. См. о нем 17-е примечание к воспоминаниям И. А. Бунина, а также статью М. Г. Анисимова “Слово о Ленине и красных почтовиках” (Вестник связи. 1980. № 4).
2 Павел Ефимович Дыбенко с начала апреля 1919 года — нарком по военным делам Крымской республики.
3 Здесь имеется в виду семья Константина Николаевича Кедрова (1876—1932), певца и декламатора. В Симферополе он жил на Екатерининской улице. См. также о К. Н. Кедрове в воспоминаниях М. Изергиной (с. 452)
4 Евгения Михайловна Семенкович (?—1920) — жена инженера В Н. Семенковича, жила в Симферополе на Александрово-Невской улице
5 Павел Иванович Новицкий (1888—1971) — заведовал Крымским отделом народного образования. Впоследствии — театровед, член Союза писателей.
6 Лаура Евгения Романовна Багатурьянц (1889—1960) председатель Симферопольского ревкома в 1919 году. См. о ней и в воспоминаниях М. Изергиной (с. 456).
7 Аким Ахтырский (Мартьянов) (?—1926) — в июне 1919 года политком штаба Красной Армии. В 1920 году перешел к белым, выдав многих подпольщиков.
8 Астафьев Константин Николаевич (ок. 1890—1975) — художник (псевдоним — Астори), Позднее он эмигрировал
9 Ольга Васильевна Астафьева (урожд. Трофимова, 1886—1974) была подругой Марии Степановны Заболоцкой (будущей второй жены Волошина) по Петербургу.
10 Волошин запомнил фамилию человека, производившего обыск у него в доме: Грудачев Петр Александрович (1893—1978) матрос, в 1919 году — комендант Феодосии.
11 Заведующим Феодосийским отделом народного просвещения (Отнарпросом) в то время, о котором вспоминает Волошин, стал коммунист В. Т. Горянов, студент-математик Н. А. Маркс был заведующим школьной и хозяйственной секциями Отнарпроса, но фактически “вел все дела комиссариата”. В. В. Вересаев ведал отделом театра и искусства.
1-2-3-4-5-6
 Ореолы облаков. |  z |  Акварель Максимилиана Волошина. |